дай теперь слабость.
сила куда тяжелей креста

[indent][indent] - право слово, александр яковлевич, ну какой из меня директор?
иван заложил руки за спину, стоя перед своим непосредственным руководителем. грызлов поморщился, как делал всякий раз, когда вяземский  начинал говорить так, словно обчитался толстого и достоевского. случалось такое не часто, но всегда, если у главы мракоборческого отдела слов было больше, чем он выдавал вслух. аргументы ивана были и без того хорошо известны обоим.
[indent][indent] - три смены директоров за семь лет. когда такое было, ваня, ты и сам-то помнишь? пять несчастных случаев за два последних года. ученики пропадают, одного из учителей даже московские целители не спасли.  я уж молчу об остальных отчетах, вон у меня их, целая гора, - александр яковлевич даже не поленился и правда сграбастать кипу документов со стола, чтобы потрясти их перед лицом подчиненного, на вяземского подобное впечатления не произвело, он так и остался стоять столбом перед начальством.

директорство в тридцать три - даже звучит глупо. самый молодой капитан, самый молодой генерал-лейтенант, уже даже вяземский устал от этой извечной добавки к своему имени, ему хватало и хмурых взглядов мракоборцев вдвое старше себя, над которыми иван командовал в департаменте. и вот теперь: из главы отдела - в школьного надзирателя. странная получалась карьера. а, ведь, все прочили, что еще лет пять - семь и юнец сменит на посту главы второго департамента самого грызлова, когда тот наконец-то уйдет в отставку.

[indent][indent] - ты погоди, еще немного, и чертовы газетчики в самом деле начнут копать, среди родителей волнения появятся, такая волна гов... - александр яковлевич аж покраснел, сдерживая ругательства. - в общем завязывать с этим надо, ваня. срочно. вчера еще.
[indent][indent] - а не справлюсь? в колыму или на соловки? - и не то чтобы вяземский сомневался в себе, просто точно знал, что либо у грызлова он последняя доступная волшебная щучка, которую можно ловко вытянуть из проруби и начать загадывать невыполнимые желания, либо козел отпущения, на которого сбросят всех собак, лишь бы самим не подставляться. вяземский в управлении многим не нравился: и возрастом, и боевыми талантами, и удачливостью. ну нигде не любят таких. он и сам-то себе не всегда приятен был.
[indent][indent] - типун тебе на язык, - все-таки не удержался александр яковлевич, и махнул рукой, заканчивая разговор, - отчеты забери. и в отдел образования загляни, они тебе оберег выдадут и ну... разберешься, в общем.

иван только хмыкнул в ответ. ну да. как водится.

[indent][indent] - так точно, вашблагородие, - стукнув каблуками ботинок, съязвил он и удалился, под тихий мат грызлова. второе августа, прошлый директор уже сложил все полномочия, меньше месяца осталось до начала нового учебного года. ну и пиздец же, если честно. вяземский покачал головой, расписываясь кровавым пером на документах в отделе образования и пошел к своим. попрощаться.

***

в колдотворце иван бывал уже после школы. несколько раз. когда привлекли мракоборцев не только с сибири и урала, но и из столичных городов на поиски тезки, ивана смирнова, мальчика тринадцати лет, что пропал четыре года назад в карагайском бору. родных у пацана не было, никто его не защитил, следы ребенка ушли далеко в лес, а вяземский лично доставал из лесов и озер всякую нечисть, чтобы устроить допрос. шороху они тогда навели немало, птицы после кричали еще несколько дней, старый бор точно гневался на незваных гостей. не помог ни алатырь-камень, ни поисковые заклинания, ни любая прочая магия. мальчик пропал и больше не объявлялся. да что уж там, взрослые сильные мракоборцы-поисковики и то не все сразу вернулись, некоторые по бору бродили еще почти неделю, а вернувшись, угодили в больничные палаты. лепетали что-то бессвязное, пугались каждого шороха. среди них была и соня. она одна из всех так до конца и не оправилась, ушла из отдела, порвала с женихом, уехала домой, в воронеж. насколько знал иван, ей и после снились кошмары про леших и ведьм, зелье сна-без-сновидений так и поселилось у нее на прикроватной тумбочке.

вяземскому, как всегда, везло чуточку больше. карагайский бор он любил, несмотря на дурную славу не только среди немагов, но и среди волшебников, каждое лето, перед отъездом обратно домой, купался в карагайском озере, пару раз плавал с местными русалками. говорить они с ним отказывались, конечно, но отгоняли злобных водяниц подальше, что тоже было приятно. время, проведенное в колдотворце, было куда более сказочным и чудесным, чем все, что после. может так оно и правильно было: дети должны верить в сказки, неважно добрые или злые, но должны. даже у волшебников.

в школу вяземский попал самым обычным образом, по каминной сети аккурат в директорский кабинет, специально открытый для него. не было никаких лесных тропинок, прогулок и испытаний. с коллективом, который почти весь и без того знал, иван познакомился заново, несколько дней провел с деканами факультетов, и со своим заместителем, анной тихоновной лемешевой, по совместительству возглавлявшей факультет сварога, тот самый, на котором учился когда-то и вяземский. они даже неловко пошутили об этом за чаем с малиной в перерыве, а потом рутина снова захватила их с головой. на что бы там не рассчитывал грызлов, отправляя ивана в школу, а обязанности директора с него никто снимать не собирался, работы было не мало, и вся какая-то до ужаса хозяйственная. вычистить и подлатать конюшню, привести в порядок домик лесничего, а заодно и помочь с ремонтом дворца. утвердить учебный план, утвердить расписание, утвердить смены дежурных, старост, школьные и внеклассные мероприятия. подписать, проверить, снова что-нибудь утвердить, провести полную инспекцию школы и проверить надежность портключей для учеников и охранных заклинаний вокруг. к своим же неписанным, но самым главным обязанностям иван смог приступить по-настоящему, без отвлечений, только к двадцать первому августа, дню стрибога.

карагайский бор, стоило уйти подальше от защищенных границ, встретил вяземского знакомым шелестом листьев, треском сухих веток, насыщенным ароматом хвои и прохлады. солнце, выглянувшее из облаков, выплеснуло золото на сосновые иголки, где-то рядом с ветки вспорхнула мелкая птичка. полумрак чащи был рядом, но день все еще отгонял его прочь. иван вытянул руку вперед и вывернул кисть, произнося невербальное заклинание. руны-метки, что он оставил на деревьях в прошлый раз, еще светились слабым зеленоватым огнем, другие, от последнего отряда мракоборцев, что забирал труп погибшего учителя, били в глаза алым. руны вели к лешачьей горе, и вяземский осторожно ступал по земле, следуя за магическими проводниками мимо редких остроугольных валунов, попадавшихся на пути.

из всех преданий о горе, иван точно помнил как часто в них фигурировал женский образ. то ли ведьмы, то ли лешачихи, то ли местной хозяйки леса. о ней говорили волшебники, про нее складывали сказочки немаги, но настоящих ее следов никто не находил, да и она, так и оставаясь полуправдой, не заводила знакомств. учитель, петр геннадьевич золотарев, преподававший древние руны, был найден с истерзанным сердцем, вяземский помнил абсолютно чистое тело, лишенное шрамов, ожогов или порезов от когтей. если бы не проведенное вскрытие, так и остались бы непонятными причины, что привели к его смерти. картинка в целом складывалась, но белых пятен в ней было столько, что иван не мог проследить взаимосвязей. если некая местная нечисть нападала на магов, то почему сейчас? за девяносто лет у колдотворца не было смертей, ни один волшебник не погиб внутри дворца или в бору, несчастные случаи бывали у людей, но волшебники могли защититься и от магических тварей, и от любого зверья, в конце концов, никто не отменял трансгрессию с опасной земли. вяземский даже сам проверил еще раз, переместившись ближе к лешачьей горе. на бор тоже были наложены древние чары, еще со времен, когда этот лес только начинал расширяться, четыре столетия минуло, а все равно магический отголосок словно касался кожи, напоминая о себе.

и если угроза не исходила от леса, а скептик внутри отбрасывал сказочную чушь, то что оставалось? мог ли быть виновен в происходящем кто-то из вполне реальных колдунов и колдуний колдотворца и окрестностей? кого проверять? десятки раз проверенных преподавателей, местное магическое сообщество? волшебную деревеньку межозерья?

вяземский развернулся резко, сжимая руку в кулак. от колдуньи перед ним не было слышно ни звука, даже длинные юбки ее платья не шелестели. камней не было, никто не писал о потере коня, себя или обоих разом, но кажется развилина все же случилась.

[indent][indent] - здравствуй, - негромко сказал иван, глядя на девушку.

и только потом ее вспомнил.

по первому же требованию все пришлем!

У меня пока нет постов от Кристофера, извините уж. Могу в лс потом предложить обменяться до понимания сыграемся или нет.

- Просто выпили.

Штапич проспится и будет в норме.
Может быть, в ахуе, но точно в норме.
В ахуе они точно будут все: Ляля, Фекс, Ваня, Кукла, даже этот прилипнувший к ним, будто банный лист, Макс. Про Татарку можно вообще ничего не говорить. Видимо, придется оплатить психолога и пару тысячелетий не попадаться ей на глаза.
В ахуе будут все.
Но, кажется, только не Эос.

Абрамса так и тянет спросить: «Ань, а ты совсем ёбнулась?».
Но, может, эта иллюзия. Или просто недостаток информации; вот она услышит вторую часть, ключевую, и обязательно выгонит его из квартиры, из жизни, из отряда, из страны — блядь, да откуда угодно.
Но язык не поворачивается сказать это вслух, будто если скажет — подтвердит реальность случившегося. Вдоль по позвоночнику змеёй извивается холод и вместо того, чтобы планомерно стекать вниз, поднимается вверх и вот-вот обовьётся удавкой вокруг горла. 
Глаза поднять и посмотреть на лицо Эос оже невозможно. Физически невозможно.
Во-первых, больно. Абрамсу физически больно двигаться сейчас глазами. Кажется, они разбухли так, что распирают глазницы и вот-вот лопнут, забрызгивая всё вокруг кровью. Блядь, как стыдно. Ане же придётся это всё убирать. Ну в этот раз хотя бы не блевать.

Во-вторых...

Ян пялится куда-то в пол. Не то, что на свои ноги или на кружку, зажатую в его пальцах — куда-то гораздо ниже, словно пытаясь рассмотреть через слои бетона, штукатурки и чего там ещё, что происходит у соседей внизу, в подвале, в канализации в конце концов, в самом аду, где однажды почти наверняка окажется и он сам.
Благими намерениями — это общеизвестно.
У Абрамса таких нет.

В Абрамсе и Штапиче было что-то едва уловимо похожее: оба они слишком искусно притворялись, что играют в нормальную жизнь.
До первого глотка чего-то горячительного.
Абрамс ещё, может, до первого грамма (ну ладно, поменьше, смотря на сколько в этот раз хватит денег), какого-нибудь вещества, попавшего в его организм. Но даже и без он обладал какой-то потрясающей способностью проебать всё будто по-щелчку пальцев.
Кажется, всё сломалось и пошло куда-то не туда.
Может быть, если Абрамс был стабильно под кайфом, не было бы никаких проблем. Как минимум, ночью он бы не пытался бы покончить с жизнью Тат.
Но тогда никогда бы не было бы и поисков, и людей вокруг, и Штапича с «а, может, навернём?».
И Эос бы не было.
И самого бы Абрамса, наверное, тоже. 

Ян так привык, что никого никогда рядом не было, что сейчас тоже хочется ощетиниться, выпалить какую-нибудь то ли грубость, то ли дохуя остроумную (омерзительную) шутку, развернуться, уйти и никогда-никогда не появляться ни на пороге этой квартиры, ни в жизни Эос.

Но она смотрит так, будто ей не похуй. И не нужно самому смотреть на неё или ей в глаза, чтобы это понять.
Достаточно то ли слов, то ли того, как она сжимает сейчас его руки.

Ян, кажется, ей не отвратителен.
Неплохо. Достаточно того, что он отвратителен сам себе.

Абрамс закрывает глаза, закусывает губу со внутренней стороны, сжимая зубы, пока не почувствует растекающийся по языку привкус крови.

- Мы выпили. А потом.

А потом поехали к Штапичу. То есть, к Татарке. То есть, к Штапичу и Татарке.
А потом Штапич куда-то ушёл, я как-то хуёво моргнул, а Тат уже захлёбывалась в ванной, пока я держал её под водой и не давал выбраться.

- А потом всё пошло по пизде.

Пожалуйста, скажи, что это не под запись для мусоров или психбольнице.
Я, блядь, правда нормальный.

- В общем, с Татаркой всё нормально. Скорая не понадобилась.

Можешь ознакомиться с ними под читательским аккаунтом ♥

Еще до окончания школы, на последнем году обучения, Беллатрикс знала, с чем свяжет свою жизнь. Она помнит свой первый прием пожирателей смерти. Рудольфус тогда пригласил ее пойти с ним за компанию, ссылаясь на то, что ей обязательно там понравиться. И он не соврал. Теперь такие мероприятия для нее обычное дело. Каждый раз она посещает их вместе с Рудольфусом, который теперь ее муж.
Но и про семью не стоит забывать. Хоть Белла и покинула родное поместье, переехав к мужу, она не забывает навещать родителей и младшую сестру, что осталась с ними жить до своего замужества. Белла удивлялась, как Нарцисса смогла принять Люциуса. Она не так яро поддерживала чистоту крови в отличие от старшей сестры, которая вступив в пожиратели смерти, нанесла себе темную метку.
Этот день не стал исключением в посещении родного поместья. Она предупредила мужа о том, что может опоздать, но обязательно будет присутствовать как всегда. На данном приеме присутствовать темный лорд не будет, а значит, никто не заметит, что Беллатрикс немного припозднилась.
Прибыв в поместье Блэков, Белла направилась в свою комнату. Она была выполнена  в темных тонах, словно соответствовала девичьей фамилии девушки. Но ей нравилась то, как выглядит ее комната. Даже ни смотря на то, что она бывает здесь уже не так часто как раньше, порядок здесь все равно сохранился, словно она и не покидала родную комнату.
Услышав стук в дверь, Белла повернулась к своему гостю, которой оказалась ее младшая сестра Нарцисса. Вид у нее был взволнованный, ее явно что-то беспокоило. Сердце Беллы сжалось при виде сестры в таком состоянии. Может со стороны старшая Блэк и кажется холодной, злой, никому не сочувствующей, но семья всегда была города ей. И она не могла пройти мимо горя сестры, которая вот-вот должна выйти замуж.
Взяв записку и прочитав ее, Беллатрикс ухмыльнулась. Значит, Нарцисса не знает, куда каждый раз пропадает ее жених. Девушка считала, что неправильно. До того как выйти замуж за Рудольфуса, она знала кем он является, что он один из пожирателей смерти. Он сам ей тогда сказал, что стоит узнать от него самого, нежели она узнает об этом от чужих людей или если их неожиданно поймают и посадят в Азкабан, за то, что они поддерживают Темного Лорда.
─ Нарцисса, успокойся, не стоит так переживать, ─ усадив сестру в кресло, Белла налила ей стакан воды и случила в руки младшей Блэк. После свадьбы, Белла заранее предупредила, что перед ее прибытием эльф-домовик должен оставлять на столике графин с водой и пару стаканов. Она считала, что проще иногда самой налить стакан воды, чем дождаться от домовика. ─ Могу уверить, у него никого нет, на него даже никто не смотрит, ─ как только пошли разговоры о том, что самая младшая Блэк выходит замуж, Белла на одном из собраний пожирателей громко поздравила Люциуса Малфоя с предстоящей свадьбой. С тех пор все точно знали, что Малфой занятой человек и у него есть невеста.
─ То куда он поехал, было запланировано давно. Возможно, он просто забыл. Хотя, меня очень тревожит, что он так тебе и не рассказал, ─ Беллатрикс хотела открыть глаза Нарциссе на жениха. Она считала, что он сам должен это сделать, но совсем скоро свадьба, а Нарцисса думает, что у него появилась другая девушка. Она не понимала, почему он скрывает от нее то, что является пожирателем смерти. Она должна знать кем он является, возможно, даже взять на одно из собраний. Но если Малфой не собирается этого делать, то старшая сестра поможет ей.
─ Мы с Рабастаном собираемся туда же. Он уже должен был прибыть туда, так что, возможно, он уже видел и твоего Люциуса. Если ты хочешь узнать, кем является твой Люциус и куда он каждый раз пропадает, то собирайся. Только хочу сказать, тебе там может не понравиться…

худенький мальчик с птичьими выпирающими косточками, смешливый взмах хлопковых рубашечных рукавов под чутким движением кукловода. торопливый шаг к краю стола, и обратно, — зал, запрятанный в полутьме, шумно вздыхает одним вдохом.

улыбку повторить было невозможно, пришлось бы ее воровать, а такая кража делается только в обмен на собственное разбитое сердце. улыбку повторить было невозможно, поэтому кукла мальчика тоже держится в тени, прижимает своими хрупкими живыми руками панаму из газеты к голове, чтобы никто не разглядел ее безгубное лицо.

олег любит ее до дрожи, ему кажется, что когда-нибудь кукла взлетит с его рабочего стола, смешливо смахнув с рук непривязанные нитки, и обратится белой шумной птицей, которая будет жить под козырьком его дома.
а потом улетит. далеко. далеко. далеко.



Олег сидел в пустом гулком коридоре, прямо под телефоном, с дурацким цветочным веником в руках, и рассеянно им обмахивался. Руки были у него удивительно, ненатурально подвижны, словно в запястья и каждый сустав, соединяющий фаланги пальцев, были вмонтированны шарниры. Они были будто бы сами по себе, абсолютно самодостаточны и независимы от остального тела.

С улицы, в какое-то из приоткрытых окон, сладко тянуло весной и пылью, и Олег долго пытался чихнуть в локоть, но так, чтобы этого никто не заметил, и так, чтобы не разлохматить модной прически. Карандашик болтался за его спиной, привязанный к длинной нитке, и нежный, ласковый ряд женских имен обвивал телефон. Света, Вера, Катя, Рита, но Рита — почему-то зачеркнута.

Он ждал Наденьку, а никакая Наденька к нему не шла, и все остальные обитатели коммуналки иногда выглядывали из-за своих дверей, словно желая ему что-то сказать, и все никак не решаясь. Было в их лицах что-то очень сочувствующее и очень нетерпеливое. Им будто бы хотелось, чтобы он уже встряхнулся, прошел к ним на кухню, затребовал чашку чая в обмен на балагурство.
Святая древняя сделка.

Олег начал думать, что Наденька случайно умерла между сегодняшним утром, в которое он с ней разговаривал, и текущим моментом. Осела, как тоненькая куколка с перерезанными ниточками, и затихла у себя в комнате. Потом он начал думать, что она его бросила, бросила самым бесчестным образом, решив посмеяться напоследок и заставив ждать себя, высиживая под стареньким телефоном в глупейшем состоянии.

Можно было бы, конечно, постучаться к ней, потрясти ручку ее двери, но Олег почему-то не смел. Они договорились встретиться у телефона ровно в три, в квартиру его пустила пожилая соседка, предложила посидеть пока на табурете.

Время шло, Олег уже понял, даже не понял — почувствовал чем-то вроде сердца, ведь сердца у него, по слухам, никогда не водилось, что Нади в квартире нет. Он вынюхал это по воздуху, и почему-то совершенно не расстроился.
То есть, расстроился, конечно, для вида, голову повесил, но, если на чистоту, то не очень. Входная дверь загремела, и квартира из умеренно-спокойной оказалась вдруг в центре урагана: вернулся Костя.
Вернулся Костин смех, Костино заполошное от быстрого шага дыхание, мягкое бренчание Костиной гитары за спиной, Костин теплый юношеский запах из счастья, бензина, хозяйского мыла и неясно где найденных недоступных конфет с ликером; Костины торопливые танцующие шаги, Костина привычка заглядывать собеседнику в глаза, чтобы разглядеть в ней душу, и Костины насмешливые стихи.

Мальчика этого, Наденькиного соседа, он знал. Не чтобы так как-то очень близко, но не первый раз за ней, все-таки, заходил, сталкивались то в дверях, то в этом самом коридоре. Подвижный, живой, смешливый, Олег все хотел его срисовать, срисовать и куклу сделать, чтобы звенела энергичностью и звонко пела, подыгрывая себе на гитаре из фанеры. Вроде бы студент, что-то гуманитарное, то ли литература, то ли история, Климов разглядывает его темные блестящие глаза, и невольно начинает улыбаться стеклышком своей запрятанной улыбки.

— Костя, родной, ты Надю не видел? Мы на три договорились, а стучать я к ней не хочу. Будешь смеяться, но я запуган, одинок и чудовищно несчастен. Вот, это тебе, — Олег смешливо всучивает ему букет, точнее даже веник в форме букета, самые нежные лепестки уже осыпались ему под ноги, и перед выходом надо будет спросить совок, чтобы собрать.
Он вытягивает перед Константином пустые руки, накрывает ладонью — ладонь, неторопливо растирая пустоту между ними, разводит пальцы и вдруг раз — и на ладони появляется конфета. В синем ярком фантике, немного потертая на углах, как будто долго лежала, забытая в кармане. Олег кладет ее Косте в карман и выпрямляется на своем неудобном табурете, принимая абсолютно несчастнейшее выражение лица.

— Мне кажется, Костя, но это только между нами, как между двумя джентльменами, хорошо? Мне кажется, Костя, не любит она меня. Бегает сейчас по улице в этих своих белых туфельках и смеется надо мной. Как ты думаешь?

кэйе нравится, когда тарталья опускает окровавленные руки в воду и держит их долго-долго. постепенно процесс диффузии происходит, и вода начинает понемногу окрашиваться в бардово-коричневый. вскоре ему надоедает, он бьет ладонями по кромке воды, разбрызгивая все вокруг - вода уже смешалась с кровью, и на одежде остаются влажные едва различимо красные следы.
[indent]
они молчат о своем - кажется, если один потревожит эту тишину, второй вырежет из глотки язык и бросит его валяться на пыльной дороге. и будет прав. есть в этом моменте что-то нестерпимо
интимное.
[indent]
обдирая горло, булькающе раздается смех. больше похожий на лай, такой не подходящий альбериху. тарталья простит. ему придется. кэйя складывает простое уравнение: чудовище бездны не может им командовать. решение саднит на губах, но сейчас не до обсуждений? никогда не - и пусть останется также. открывать рот и произносить вслух что-то н е л е п о е. легче руками разорвать себе пасть.
[indent]
- ты уходишь отсюда.
[indent]
в темноте леса, когда за километры ни души, слышно лишь, как он двигает губами - молится. не проговаривает вслух, боится спугнуть, а может
надеется, что она не услышит?
сбитое дыхание, да не произноси ее имени всуе, да промысл ее зрит всех. боги не помогут, дорогой тарталья. он хочет остановить его, заставить замолчать. но рука не тянется, длинный язык завязывается, и он смотрит в другую сторону. помогу я.
[indent]
наставлять клинок на него так естественно, что от этого еще более смешно. в грудной клетке от этого лая уже болит, хочется закашляться, а он продолжает. клинком по копью - звон перебивает все. беспокойной змеей под кожей осознанием - не так. собаку приручают пряником, не кнутом. ее обязанность?
[indent]
- она тебя ждет, желает видеть.
[indent]
боги не помогут, тарталья. никогда не молись, никогда не надейся. они придут в твой дом,  потопчат всю траву вокруг, перевернут ту кровать, которую ты детскими руками никак не мог сдвинуть. а потом уйдут творить свои боговные дела.
никогда не молись.
[indent]
но сегодня за тебя помолится ей он.

Для глинистой почвы лучше брать штыковую лопату, заточенную как нож. Ею же удобно разрубать мелкие суставы: локтевой, межпозвонковые, лучезапястные; суставы крупнее только ножовкой – зубья звенят, когда натыкаются на кость вместо податливых хрящей и мякоти. Вибрация сопротивления идёт от лезвия к собственной руке. Резать можно только по соединениям костей, иначе никак.
Первый раз он заебался ладонями сгребать осколки голени и ошмётки кожи.

Вечер, чтобы расчленить тело, неделя или даже больше до – найти подходящее место. Он ищет землю, которая никогда не встречала человека, которой не касался плуг или подошва ботинок, в которую не опускали семена, выведенные в результате столетней селекции. Девственную землю, нетронутую, непригодную для эксплуатации и насилия. Поросшая бурьяном, жёсткая и когда в неё втыкаешь лопату — ощущаешь, будто мать глиняными вязкими руками сопротивляется ему.
У такой земли особый звук, у такой есть пульс спящего человека. Тор его слышит, когда щекой прижимается к ней, будто к чужому брюху. Глухим рокотом мама переваривает мертвечину в соль, перегной и торф, слизывает с кости весь кальций, а с мяса выжимает белок.   
Ёрд, ты слышишь, это тебе.
Когда это началось. Наверное, впервые, когда Тор увидел репортаж про кимберлитовую трубку где-то в Сибири -  открытая зияющая рана в теле Ёрд посреди города, многоэтажки, обступающие края язвы. Она как будто лежала на вскрытии с вывороченным наружу кишечником и желудком. По стенкам её внутренностей ползли огромные машины, загруженные рудой — отмершая чешуя её кожи с белыми пятнами гноя. Иногда в них находили алмазы – её застывшие слёзы. Такие происходят от высокого давления, когда так больно, что Ёрд плачет тысячелетиями углеродом.
Тор смотрел, как они проворачивают в матери бур, углубляя увечье до самого центра.
А после Тор заставил Ёрд смотреть, как он проворачивал нож в брюхе какого-то пойманного шахтёра.
Он просто произвёл обмен. Вот тогда это началось.
Тор делает, что она велит, движется, если она позволит, смотрит на то, на что она укажет. Его сознание сходится в точке 60х60х60 сантиметров. Он смотрит на живое, беспомощное, что дал матери. Пальцем он щелкает по лепестку пиона  и с удивлением обнаруживает, что он не осыпается прахом.
Когда Ёрд поднимается на ноги, он остаётся на коленях. Он запрокидывает голову, но видит только равнодушный треугольник подбородка.
— Ты же видишь, я могу быть как ты, — Тор утыкается носом в живот матери, трётся то одной щекой, то другой. Ладонями он обхватывает её поясницу и вжимает в себя, будто пытается прогрызться к её печени, — посмотри на меня. Я учусь быть как ты.
За кисть он перехватывает её руку и тянет к своему лицу, чтобы слизать с её пальцев всю дневную пыль и грязь. Кончиком языка по костяшкам, влажно целует центр ладони. Ему хочется откусить один палец, хотя бы фалангу для себя, чтобы носить в карманах.

...Кап-кап, кап-кап.
Чёртов дождь. Бесконечный. Просачивается сквозь все потолки и стены. Или откуда вообще капает эта вода? Может быть, это его собственная кровь? Нет, вряд ли. Его раны сейчас не кровоточат, они покрыты плохо наложенными повязками или просто залеплены какой-то грязью. Наверно, протекает подобие канализации или еще что-то вроде нее в этой чертовой башне. В почти кромешной темноте сложно понять, откуда на него что-то капает.
Да и наплевать, если честно.
На все наплевать.
У него ничего не осталось: его родители мертвы. И если уж как следует подумать, то это его собственная вина. Если бы он не был кретином, если бы не сбежал к ним, Каул бы туда не припёрся, не пытался бы заставить его и не отыгрался бы сам. Вполне вероятно, он и остальную родню Портмана перебил. А мисс Сапсан и ее подопечные [а ведь они стали первыми его настоящими друзьями в этой жизни, потому что обычные подростки его никогда не понимали и не принимали, для Рикки же он в свою очередь был просто удобным приятелем, который помогал подтянуть оценки] вряд ли примут его снова после всего. Вряд ли его вообще кто-то примет после того, как он два месяца занимался хрен знает чем по приказам Каула. Он преступник, шестёрка, п с и н а главного злодея в мире синдригасти [потертый кожаный ошейник буквально сдавливает его горло, и Джейк старается лишний раз не сглатывать комок]. Да что там, этот мудак успел и мир обычных людей затронуть.
Джейкобу хочется смеяться и одновременно плакать от постоянных ночных кошмаров, спутанных с невнятными воспоминаниями, черт его знает, где выдумка, а где то, что произошло на самом деле. Но у него нет сил. Он просто лежит на холодном полу. На матрасе, который изначально был прохудившимся. Иногда ему давали ночевать в комнате наверху, на относительно нормальной кровати. Однако стоило ему хоть чем-то разозлить Каула, его отправляли сюда [после жёсткого наказания за неподчинение или бесполезность... или за все сразу].
Джейкоб слышит шаги и их эхо. По направлению к его камере. Тварь входит и замахивается чем-то. Джейкоб инстинктивно жмурится и сжимается в комок в ожидании удара, но его не следует, точнее, не по самому Джейку: раздаётся звон, и, когда мальчишка открывает глаза, то понимает, что охранник топором обрубил цепь, оставляя часть ее и ошейник на пленнике. А потом поднимает парня за шкирку и тащит_толкает к месту назначения.
***
По правде говоря, сначала он даже обрадовался, по глупости своей, когда увидел, как Джек Бентам, продолжая курить, со скучающим выражением лица направил ему в лицо пистолет. Сейчас он просто избавится от своего надоевшего и немного отупевшего питомца - и Джейкоб будет свободен от всего этого измывательства над его и так здорово потрепанным тощим телом и слетевшим в бездну психозов рассудком. Помедлил, опустил руку, прицелился и выстрелил. Хотел, наверно, в сердце. Но рука вздрогнула, дала осечку, и пуля попала в лёгкое. А может  это и не осечка  вовсе, а чистое жёстокое намерение как оно есть. Что ж, вероятно  ему хотелось еще немного понаблюдать за его мучениями. Джейк привык к его живодёрским привычкам. Вот он лежит на земле, корчась, а Каул наклоняется над ним, смотрит несколько секунд... и уходит, крикнув что-то парочке тварей-охранников.
Его выволакивают со двора и вытаскивают через мост на ту сторону Акровской территории, бросают здесь и уходят. А самому Джейкобу остается лежать и молиться о том, что скоро он окончательно захлебнется своей кровью, которая наполняет повреждённый орган и вытекает через угол рта, обжигая губы. Вынуждая хрипеть и булькать, сдавленно всхлипывая и издавая звуки, смутно похожие на нелепые нервные смешки. Ошейник дополнительно затрудняет и без того нелёгкие попытки дышать. Отросшие тёмные волосы липнут к пока еще горячему в предсмертной агонии красному лицу.
Какой нелепый конец для него. И наверное, абсолютно заслуженный - хотел приключений? Вот, держи. Поделом тебе.
И уж точно ему в голову не приходило, что его в таком виде найдут его друзья. Если он еще имеет хоть какое-то право так их называть.

Это должно было стать веселым приключением. Интересным, ни к чему не обязывающим, даже больше прогулкой чем путешествием, если честно. Хотелось разрядиться и ни о чем не думать, показать Яз будущее, избегая войны с далеками и ту историю с телешоу, конечно. Просто будущее, с их летающими автомобилями, антропоморфными андроидами и путешествиями сквозь космос туда, куда не ступала нога человека. Что-то в этом роде. Что-то, где мне не придется сталкиваться со сложными проблемами и решать их в ущерб себе.

Конечно, этого было слишком много. Не стоило и надеяться. Может быть, именно поэтому я выжидаю, когда ТАРДИС останавливается, и не открываю дверь первой. Пускай Яз посмотрит, что там. Пускай вдохнет свежий воздух одной из земных колоний далеко в космосе и удивится, как же глубоко ее народ умудрился пролезть. Я закрываю глаза, и -

- Доктор? Тут ничего нет...

Ее голос обеспокоен, но она думает, что это старушка ТАРДИС опять занесла нас не туда. Любительница подурачиться. Ясмин понятия не имеет, что это может означать, что это означает, потому что я загривком чувствую, что что-то не то. И первое, что я ощущаю в связи с этим - усталость.
Это чувство преследует меня еще с Флюкса, со всего, что... со всего, что он под собой хранил. С Тектеюн, с часов, которые лежат глубоко в ТАРДИС, так глубоко, что я н найду их, если не захочу. А я не хочу. Но даже несмотря на это, все произошедшее давит невидимым грузом, и я чувствую себя бесконечно уставшим. Бесконечно - примерно столько, сколько длится моя настоящая жизнь.

- Что? Нет-нет-нет, не может быть! Мы точно попали куда надо, - я подскакиваю и подбегаю к Яз, чтобы удостовериться своими глазами, что действительно ничего, просто голый осколок камня, никакого терраформирования, никакого поселения. Ничего. - Не может быть. Она должна быть здесь! Что-то не так.

Что-то не так, и очень серьезно, и, кажется, это касается всего таймлайна и всей истории человеческой расы - я хватаю руку Яз, когда она пытается выйти, и затаскиваю обратно в консольную. Несколько прыжков назад во времени и пространстве под напуганные вопросы Ясмин и мои собственные суматошные ответы - ответы, призванные уменьшить ее панику, но с этим я, кажется, не справилась. Каждый раз за дверью - пустота, тишина. До тех пор, пока я не добираюсь до Земли, а там...

Там нас ждет неприятный сюрприз. Земля больше похожа на Модас, сплошь кибермены, и это выбивает из меня дух. Мы стоим на пороге ТАРДИС, растерянно вглядываясь в толпы марширующих киберменов, и я как будто знаю, откуда это взялось. Как будто еще не мозгом, но подсознанием понимаю, кто этому виной.

- Нам надо что-то с этим делать? Найти, откуда все это началось, устранить то, что помешало истории развиваться как надо, - неуверенно подает голос Ясмин, и я взмахиваю руками.

- Да. Надо. Именно этим я и занимаюсь. Надо найти точку расхождения, но Яз, тебе нельзя со мной идти. История затронула события до твоего рождения, а это значит, что ты можешь существовать только в пределах ТАРДИС. Ты - парадокс, но она защитит тебя, пока я со всем не разберусь.

- Я не оставлю тебя одну!

- Ты меня слышала? - меньшее, что мне сейчас нужно, это препирательства, но как же она упряма! Как и большинство из них, да, но голос разума все больше затеняется в ней... тем, о чем я не хочу думать. - Выйдешь за эти двери - и перестанешь существовать, выйдешь за эти двери - и я не смогу тебя найти! А если даже у меня получится все исправить, я и не буду тебя искать. Если ты меня не послушаешь.

Это жестоко, но это срабатывает. Яз замолкает и уходит вглубь ТАРДИС, оставляя меня наедине с консолью и колотящимися сердцами.

И, когда я нахожу виновника торжества, я ни капли не удивлена.

- Что ты натворил, - зло прошипела я, подходя к Мастеру. - Это была очередная попытка привлечь внимание? Думаешь, я не остановлю тебя?

Как же всё неудачно сложилось!  Сколько Лиса работала в паре с Васей, никогда не случалось  таких катастрофических промахов, честное слово. Пропала чуйка на то, кого можно облапошить и оставить с пустым кошельком или банковским счётом, а от кого лучше держаться подальше, или  птица - удача  отвернулась на время?  Чёрт разберёт, что именно их подвело, важно только то, что дела не просто плохи, а совсем хреновы, и это ещё выражаясь приличным языком.

Никогда раньше родная Москва не казалась Лисе такой неприветливой и отвратительной, как сейчас.  Мало того, что Васю повязали прямо во время развода очередного лоха на денежки, так ещё  и все денежки, которые она вдвоём уже успели выцыганить у самых разных терпил за насколько дней столичных гастролей, во время ареста были в Васькином же бумажнике. И последнее огорчает особенно сильно - Вася - то всё равно выйдет целым и невредимым, папка - ментовской начальник по - любому не позволить сыночку загреметь на нары и получить срок, а вот как прожить с мизерной суммой на банковской карточке, которая в сумочке у Лисы?  Да ещё и гостиничные номера, в которых жили, они освободили сегодня с утра, планируя вот как раз после той  чёртовой попытки разжиться ещё приятно хрустящими купюрами двинуть на вокзал и покидать столицу. Эх, всё - таки надо было сразу забрасывать всё, что добыто непосильным трудом и фирменными мошенническими уловками, на карту, а  не носить при себе, как последним лохам! Вот теперь и получается, что, по сути, Лисе не на что даже снять койку в хостеле, впору просто ночевать на улице. Даже то, что их с Васей билеты до солнечного Краснодара лежат в сумочке у Лисы, вовсе не радует. По - любому без Васи  трогаться из Москвы нет резона,  всяко нужно хотя бы пару - тройку дней перекантоваться в столице, прежде чем напарника и товарища отпустят из ментовки, и вот тогда уже можно будет ит рвать когти куда подальше.

Единственно возможное решение приходит в голову Лисе абсолютно спонтанно. Старший братец Лёшка, а любя - Лис, уж точно не откажется приютить попавшую в дерьмовую ситуацию сестричку на несколько дней. Конечно, условия у Лёшки далеко не айс, комната в коммуналке где - то в жопе мира, но тут уж не до капризов, главное, что хотя бы у неё будет крыша над головой и какой - никакой угол. Уж лучше перекантоваться у брата, чем бомжевать на улице и рисковать либо угодить в недобрые лапы к бдительным ментам, либо оказаться побитой опытными бомжарами.

Таксисту, бородатому угрюмому мужику кавказской наружности, приходится перевести все имеющиеся на карте деньги. Но хотя бы Лиса не вынуждена была добираться сюда, на окраину Москвы, на метро с пересадками, да ещё и автобусом. Не без труда, но рыжеволосая всё - же находит нужный подъезд и заходит внутрь. Пахнет ссаньём, повсюду грязь, брр, ну и мерзость! И как только  Лёшка вообще живёт в таких дешманских условиях?  Обшарпанная заветная дверь выглядит едва ли лучше подъезда в целом, и Лиса смело стучится. Только тут, правда, приходит в голову мысль, что лучше было бы заранее, трясясь в такси, позвонить братцу и поставить в известность, что едет к нему. А то ведь Лёшки может и не оказаться дома, что ему мешает среди дня свалить куда - то по своим делам?  Но, к счастью, дверь открывает именно Лёша, и Лиса с наигранно - желобным видом вещает:
- Привет!  Дайте попить, а то так есть хочется, что переночевать негде. Не прогонишь же несчастную маленькую Лису?

Бледнолицые не принесли с собой ничего, кроме смерти. Она взрывалась нарывами на смуглой коже, чернела золой от жирного огня, стекала бесполезно по деревьям кровью, сворачивалась в животах поруганных и проданных, затихала хрипами и вздохами, последними ударами сердец в руках и грудных клетках. Она пахла гнилыми зубами, потом, металлом, серой и огненным порошком. Она была чужеродна всем — даже смерти, царившей здесь всё это время, уравновешенной в своем желании крови.

Смерть творений Кетцалькоатля была молчалива и сострадательна, а главное — почётна.
Её воплощение в виде ксолоитцкуинтли медленно шагало сквозь страшно безмолвную толпу, окружающую пирамиду. Пленные бледнолицые, дети металла, закончились; на алтарь добровольно и в экстазе от паров и конца света ложились дети великого змея, вечного ребёнка, играючи уничтожавшего и создававшего жизнь, как дети лепили и мяли фигурки из сырой глины.

С вершины текли реки крови, придававшие его перьям красивый блеск и ещё больше цветов. Они вдохновляли. Красный шёл ему, гипнотизировал переливом чешуи: это уже не ты. Это просто кровь, которая выльется на голову божества живительной паутиной энергии и мощи и станет целым.

Шолотль медленно дошёл до тени пирамиды сквозь волны расступавшихся людей, позволяя себе раствориться в ней после того, как руки живого солнца пытались содрать с него шкуру. Его поступь была тяжела и неотвратима, углубляя трещины в фундаменте тех, кто почитал его, в глазах были не зрачки — чёрные сеноты, на дне которых щерились беззубыми пастями распахнутые ворота Миктлана. Они поглощали свет, поглощали жизнь, но обещали покой и свое место в девяти подземных и небесных мирах.

Это был конец. Лучший конец. Когда-нибудь Миктлансиуатль, любовно поцеловав на прощание, отдаст их кости оперенному ребёнку, и тот разрушит их, чтобы сотворить вновь.

Шолотль поднял голову к пирамиде, не исполняясь благоговения перед создателем. Сопровождающие его духи-проводники с оглушающе бесшумным лаем бросились прочь, терзая души в сломанных фигурках из костной муки и божественной крови, вытаскивая их, лаская языками, на которых шершавился ядовитый обсидиановый песок.

Шолотль не смотрел. Они — его когти и зубы, его душа. Они не подведут его.

Его глаза пытались засосать божество, но его узкие змеиные зрачки были подобны палкам в пастях ягуаров. Мешались.

— Ты не поможешь им, Кетцалькоатль? Они взывают к тебе, — ровно вывалились слова с розового языка, как будто упали фрукты на дорогую вышивку. Бог смерти сел, закрывая пасть, скрывая лишенную шерсти спину от сына змея в бледном провале тени. Едва выглянул из кожистого яйца и уже потребовал крови богов, которую Шолотль отказался дать — и поплатился.

Они все поплатились.

Ночь медленно окутывала город, лениво напуская дремоту, а звездное небо словно покрывало раскинулось в небесах. Жители мирно спали в своих кроватях и, наверное, уже видели цветные сны в ожидании того часа, когда наступит утро. Но в эту сказочную ночь спалось далеко не всем. Джерри вышел из машины и осмотрелся. Бродить по ночному Чикаго в поисках приключений не входило в его планы, как и надеяться на то, что приключения появятся на улице прямо перед ним, готовые раскрыть свои секреты. Мужчина двинулся вверх по улице, мимо закрытых кофеен, заглянул в окно прачечной, где женщина закидывала в стиральную машину белье и отвернулся, шагая в другую от квартиры сторону. Пожалуй, в такую погоду он может прогуляться, сделав крюк. Неподалеку он нашел бар и решил  зайти туда, чтобы осмотреться. Вдруг он упустил из виду это место? Другого ведь подходящего поблизости не было, а здесь - музыка орет еще на улице. Когда же Такер оказывается внутри, разгоряченные тела танцующих обдают тело экс-чемпиона своим жаром. Пока он пробирается, казалось бы, к единственному свободному столику, его успевает коснуться несколько пар смуглых оголенных жоп. Но он даже не думает о том, чтобы этот вечер закончить в объятьях какой-нибудь мулатки, вернувшись не домой, а в отель после этого вечера. За столик он  все же садится улыбаясь, а когда подходит официантка, чуть качнувшая бедрами, чтобы ее задница лизнула его по плечу, - отстраняется от нее, произнося четкое:
- «Пропер Твэлв». – чтобы беспардонная девушка поскорее с[цензура]балась. Джерри удобнее устраивается на стуле, переминаясь и желая найти то самое комфортное положение, но на деле ему уже хочется сорваться с места и пуститься в пляс. Танцует он так себе, но расслабиться всегда приятно. Его спортивные ноги выпрямлены и беспорядочно высунуты прямо на проход, поэтому не ровен час, когда кто-нибудь об него запнется. Осторожнее, - рявкает экс-чемпион, типа он тут вообще ни при чем, но бутылка любимого напитка - его «стоп». «Пропер Твэлв», кстати, появляется быстро, видимо, дело точно в приказном тоне Такера, потому что людей вокруг было немерено. Они все сливались воедино на танцполе, представляя собой единый организм, держащийся на алкоголе. Иногда кто-то выбивался об него, и да, вот точно, спотыкался об ногу Джерри. Музыка немного оглушает, но она же повышает градус веселья в этом месте, заставляя тебя слиться с ним воедино, даже пропитаться духом этого бара сполна, пусть даже ты самый черствый человек в этом мире. Официантка пытается вновь привлечь внимание Джерри, но он и вовсе игнорирует ее попытки, слишком увлеченный вихрем настроения, осматривая бар, посетителей и конечно же тех, кто сейчас был поглощен друг другом на танцполе, напоминая тусовку парочек из «Грязных танцев», а не вполне себе тех обыденных людей в клубах Чикаго, что были привычны глазу Такера, когда он посещал такие места. Но вот это осматривание было прервано туристом, проходившим мимо туристом, который споткнулся о его выставленные лапти, что, впрочем, было неминуемо и вполне себе предсказуемо, вот только видимо не для самого Джерри.  Полегче, друг - просит того Такер, подмигивая, но не пытаясь не накалять обстановку, ведь со всех сторон его окружают извивающиеся тела каких-то испанок, кажется, вообще не устающих от того, драйва, который создают. Тут, в самом сердце танцпола становится еще жарче, чем было у столиков, но кого-то и это не останавливает.  Протискиваясь дальше, в самое основание безумного коктейля танцующих, утягивая за собой спутницу, незнакомец останавливвлся только когда разгоряченные тела окружали со всех сторон плотной стеной возбуждения, передавая его тем, кто решил присоединиться. Он начинает двигаться под музыку, перехватывая руку девушки, чтобы закрутить ее в танце, чуть касаясь пальцами ее талии, когда возникала необходимость, а еще даря ей улыбку и смеясь, когда их взгляды соприкасались. И пока они предавались потоку музыки, друзья не знали, что к их столику как раз принесли стопки текилы, которые со скуки танцующий опрокинет одну за одной без остановки, улетая в пространство алкогольного опьянения.  Такер все же хотя и выходец из Чикаго, но плохо знаком с этим баром - только этим можно объяснить то, что ожидать хорошего «Пропер Тэлв» от этого местечка с его стороны было столь же наивно, как и от шлюхи - девственности. Но глубинные привычки заставляли надевать маску идеальной вежливости в надежде, что после определенного по счету стакана вкус перестанет играть столь важную роль. Другие женщины, кроме Елены, делать это в его жизни уже перестали¹, это знают все, кто близко знаком с ним - он не падок на хорошеньких молодых девчонок, он не падок ни на их лесть, ни на влагу [даже искусственную из тюбика] между их стройных губ, ни на ласку умелого рта и ловкого языка. Ничем подобным, впрочем, ни одна из сидевших рядом с Такером девушек заниматься бы не стала. И, наблюдая за всем со стороны, щуря темные глаза, он раздумывает над тем, а не сделать ли глоток коктейля [что-нибудь простое, потому он не знал всех новомодных и уж точно им не проникся].

---

¹Имеется в виду, что Такера перестали интересовать иные женщины, кроме жены (Прим Д. Такера).